Неаполь

Просвещение против безумия

Большинство мифологий древности сходятся на том, что мир, в котором мы обитаем, возник вследствие любовных отношений между Землей и Небом. Небо, как правило, персонифицируется в качестве мужского принципа - структурирующего и оплодотворяющего. Земля - женского (хаотичного, порождающего). У древних китайцев речь шла о борьбе и взаимодействии Инь и Ян, у древних греков - о браке между Ураном (Небом) и Геей (Землей). Вероятно, к тем доисторическим временам можно отнести зарождение распространенной женской максимы: «Все мужики - козлы». Мифическая Праматерь имела немало оснований считать именно так. Судите сами. Уран, обладая высокой похотливостью, беспрерывно оплодотворял Гею. Плоды этой творческой активности были столь ужасающи, что он немедля стремился загнать их обратно в утробу супруги, причиняя ей тяжкие страдания. В итоге Гея подговорила младшенького из деток, Кроноса, оскопить отца. Кронос повеление матери выполнил, и в итоге стал во главе пантеона богов. Считается, что при нем наступил «золотой век» - блаженное состояние прачеловечества, когда люди и боги жили совместно.

В чем заключался этот самый «золотой век» -для меня лично остается загадкой. Кронос вел себя не лучше свергнутого папаши: собственных детей он попросту пожирал. Так продолжалось до тех пор, пока его, в свою очередь, не сверг и не оскопил чудом избежавший гибели Зевс.

С тех пор образ Кроноса (у римлян - Сатурна), пожирающего детей, стал расхожим символом времени. Парадокс в том, что, даже будучи свергнутым (и то ли заключенным в Тартар, то ли похороненным где-то на Сицилии), пожирать деток Кронос продолжает. Власть времени над собой мы ощущаем в большей степени, чем пространства или любой из сил природы. Что-то тут древние греки не додумали. Зато в мистической теогонии орфиков Время - Хронос, впоследствии персонифицировавшееся в Кроноса по сходству написания - выступает в качестве древнейшего первоначала зачинающейся Вселенной, прародителя богов и стихий.

Загадка времени - вероятно, главная тайна, над которой веками бьются лучшие умы человечества.

Платону оно виделось «подражающим вечности и бегущим по кругу согласно [законам] числа»; Аристотель рассматривал время как непрерывность и количество движения. В любом случае, время (как и пространство) воспринималось как нечто объективное - часть координатной сетки, наброшенной на окружающую реальность, чтобы в ней не потеряться. Но едва ли не каждый однажды замечал, что порой время мчится с ошеломляющей скоростью, а иногда - застывает, тянется медленно и мучительно. «В тебе, душа моя, я измеряю время»,- писал в «Исповеди» Блаженный Августин. Для отдельно взятого человека это связано с переживаемыми эмоциями. Но не менее странные субъективные закономерности характерны и для исторического времени: некоторые эпохи (не века, буквально несколько десятилетий) определяют дальнейшее развитие на столетия вперед. Историки, для которых время является хронологией (последовательностью событий) задумываются об этом нечасто. Поэты порой ощущают буквально на собственной шкуре. Недаром Петрарка в трактате «Моя тайна, или Книга бесед о презрении к миру» упоминает о «тесноте времени», а Мандельштам в «Разговоре о Данте» - проговаривается о «стоянии времени».

Ключевой эпохой, определившей контуры мира, в котором мы обитаем ныне, считается Век Просвещения, хронологически приблизительно совпадающий с рамками XVIII столетия. Общеизвестно, что в ту пору зародились основы современной научной картины мира, философских и политических доктрин, были созданы работающие по сей день экономические и социальные механизмы, регулирующие жизнь общества. Век Просвещения -время эмансипации человечества от всевластия церковных догм, бурного развития науки, признания свободы и самостоятельности мышления безоговорочными ценностями, без которых полноценное развитие человечества невозможно. Парадокс эпохи - о котором, к слову, мало кто задумывался - заключается в том, что большая часть просветительских проектов развивалась под эгидой абсолютных монархий, воспринявших идеи достижения в государстве «всеобщего блага» как действенный инструмент экономического и политического доминирования. Чем закончилось - общеизвестно. «Просвещенные монархи» оказались не в состоянии удержать в узде ими же запущенный механизм реформ. Последовала череда революций, кровавых войн, совершенствования не только орудий производства, но и уничтожения человека человеком. Свобода, лишенная своей естественной изнанки - ответственности, - оказалась не только мощнейшим ускорителем прогресса, но и чрезвычайно опасным оружием. Последствия мы наблюдаем по сей день.

Тем любопытнее вернуться к истокам - в тот самый Век Просвещения, когда слово «свобода» писалось через запятую не только с «равенством» и «братством», но с «долгом», «честью» и «человеческим достоинством».

Мы вновь возвращаемся на улицы Неаполя. Предыдущий очерк был посвящен двухвековому пребыванию города под властью испанских вице-королей. Южная Италия на этот период попросту «выпала» из истории - превратилась из самостоятельного государственного образования в колонию, источник выкачивания ресурсов. Но, подозреваю, именно пребывание под чужеземной пятой способствовало окончательному формированию неаполитанского менталитета: недостаток внешних свобод компенсировался свободой внутренней - умением с юмором и благодарностью относиться к тому, чем обладаешь.

Говоря о «просвещенном абсолютизме», мы, как правило, имеем в виду таких прославленных его представителей, как «матушка-императрица» Екатерина II Великая, император Иосиф II Австрийский, или Фридрих II Прусский (тоже Великий). Но одним из любопытнейших примеров благого воздействия просвещенного монарха на жизнь страны является опыт Карла Бурбона - сначала короля Неаполя и Сицилии (под именем Карла VII), а потом - короля Испании Карла III. Ну и, естественно, его ближайшего сподвижника - премьер-министра Неаполитанского королевства маркиза Бернардо Тануччи. Но прежде, чем приступить к рассказу о возвращении Неаполя в ранг полноценного самостоятельного государства - несколько слов об испанских Бурбонах. Династия эта, как известно, французская. После смерти Карла II Одержимого - последнего представителя Габсбургов на испанском престоле - началась война за Испанское наследство. Ставки были чрезвычайно высоки: Филипп V, основатель испанской линии Бурбонов, приходился внуком «королю Солнце» Людовику XIV - самому могущественному из европейских монархов того времени. Практически речь шла о возможном слиянии двух империй - Франции и Испании - что неизбежно привело бы к французской гегемонии во всем мире. По результатам Утрехтского мира Филипп V утвердился на троне ценой отказа от прав на французский престол и утраты итальянских владений, на несколько лет перешедших под власть австрийских Габсбургов. В 1734 году власть над Неаполем и Сицилией - но уже не в качестве испанской колонии, а самостоятельного королевства - перешла в руки его сына Карла Бурбона.

Перипетии европейской политики и династических связей для нашей истории малосущественны. Важно иное: за время своего 25-летнего правления король Карл VII предпринял отчаянную попытку преодолеть двухвековое экономическое и социальное отставание Неаполя, доставшееся в наследство от колониального статуса. При нем была углублена городская гавань и построены новые дороги. Дворянство и Церковь начали платить налоги в государственную казну. Карл VII реорганизовал финансово-административную систему, провел эффективную военную реформу. Это был образцовый «просвещенный монарх»: справедливый и милосердный, требовательный к подчиненным - но, прежде всего, к себе. Карл покровительствовал наукам и искусствам: именно при нем начались раскопки Помпей и Геркуланума, были возведены великолепные резиденции в Каподимонте, Портичи, Казерте, построен крупнейший в Италии оперный театр Сан-Карло. За поразительно короткий срок захолустное Неаполитанское королевство стало одной самых передовых в экономическом и культурном плане держав Европы.

Современники свидетельствуют, что Карл VII свято придерживался заповеди: «Работай по шесть дней в неделю». Не только придворные, но и весь народ знал, что король встает ранним утром и приступает к работе «на благо своих подданных». В этом смысле рядом с ним можно поставить разве что нашего Петра Великого - с той поправкой, что, в отличие от петровских, реформы Карла VII прошли практически бескровно. Однажды монарха спросили, откуда в нем берутся силы для неустанных трудов. Ответ Карла наивен и величествен: «Я хочу попасть в Рай после смерти, поэтому должен оставить о себе добрую память».

Он был кристально честным человеком, верным семьянином, примерным христианином. За время правления Карла VII неаполитанцы забыли о мятежах и войнах, число смертных казней сократилось до минимума. Будучи с детских лет обречен на династический брак с Марией Амалией Саксонской, Карл исхитрился сохранить ей верность до брака и на протяжении всей совместной жизни. Последнее было совсем непросто - королева отличалась на редкость тяжелым и склочным характером.

Пожалуй, единственной человеческой слабостью короля можно считать страсть к охоте. Вечному труженику нужен был уголок для отдохновения - им стал охотничий домик, вокруг которого впоследствии разросся великолепный парк Каподимонте.

Parco di Capodimonte (в переводе «на вершине холма») - огромная зеленая зона площадью 134 гектара, на которой расположен музей Каподимонте (бывшая королевская резиденция), охотничий домик, конюшни и церковь святого Януария. Сердцем парка является не дворец, а роскошная площадка со статуями, созданная Фердинандо Фугой. От нее расходятся пять больших бульваров. Парковая зона, спроектированная зодчим (ныне сказали бы «ландшафтным дизайнером») Фердинандо Санфеличе, изрезана многочисленными тропинками. Парк Каподимонте чрезвычайно уютен и разнообразен: на его территории представлено до 400 видов растений. Луговые поляны чередуются с густыми рощицами. Даже для Неаполя, славного тем, что на его территории насчитывается 33 исторических сада и парка, он уникален.

Здесь расположены Национальный музей и галерея Каподимонте (Museo е Galleria Nazionali di Capodimonte) - крупнейшее собрание произведений искусства в Неаполе. Дворец строился в качестве летней резиденции короля Карла VII, но сам король задумывал его, прежде всего, как хранилище уникальной коллекции, собранной родом Фарнезе. Начало ей поло жил Алессандро Фарнезе, будущий папа Павел III, а ко ролю она досталась в наследство от матери, Елизаветы Фарнезе.

Дворец строился прославленным римским зодчим Антонио Каневари - создателем одной из четырех патриарших базилик Вечного Города Сан-Паоло-фуори-ле-Мура и Палаццо Реале Рибейра в Лиссабоне - более двадцати лет (1737-1758). Для хозяина одного из самых блистательных дворов Европы фасад его поразительно прост: ни эмблем королевской власти, ни центрального портала, ни даже балкона. Внутреннее убранство далеко от роскоши, а архитектура строго функциональна. Зато с вершины Каподимонте - самой высокой точки исторического Неаполя - открывается фантастический вид на город и залив. А стены бывшей королевской резиденции украшены полотнами, ставящими Каподимонте в ряд с крупнейшими музеями мира (свыше 1700 работ). Здесь хранится роскошная коллекция шедевров Итальянского Проторенессанса и раннего Ренессанса, из которых особо знаменит «Алтарь святого Людовика Тулузского» работы Симоне Мартини (1317). Северное Возрождение представлено творениями Питера Брейгеля Старшего, Флоренция - шедеврами Мазаччо («Распятие») и Боттичелли («Мадонна с Младенцем и двумя ангелами»), Венеция -полотнами Джованни Беллини и Тициана (одно из самых значимых собраний его живописи, включающее знаменитую картину «Папа Павел III и его внуки Алессандро и Оттавио Фарнезе»). Помимо полотен Рафаэля, Мантеньи, Корреджо, Пармиджано, Перуджино, Гойи, Эль Греко, представлены и произведения современного искусства, среди которых знаменитая картина Энди Уорхола «Везувий».

Собрание Каподимонте состоит не только из шедевров живописи. Здесь хранится огромная коллекция гобеленов, мебели, керамики, медалей, оружия, ювелирных изделий. Особого внимания заслуживает «Ларец Фарнезе», созданный ювелиром Манно Сбарри (1561). В «Фарфоровой комнате» можно увидеть уникальный фарфор, произведенный расположенной здесь же фабрикой Каподимонте, созданной в 1743 году королем Карлом. Фарфоровая фабрика стала его любимым детищем. В 1759 году, покидая Неаполь, чтобы взойти на испанский престол под именем Карла III, король взял с собой лишь оборудование этой фабрики - прочие сокровища он посчитал достоянием Неаполя, а не личной собственностью. Карл оставил городу и бесценную коллекцию Фарнезе, и даже любимый перстень, найденный при раскопках Геркуланума. Может, я недостаточно силен в истории, но иных примеров подобного следования заповеди «не укради» среди власть предержащих особ в голову просто не приходит.

Неаполитанцы благодарны королю Карлу за многое. Несомненным памятником его правления можно считать знаменитый оперный театр Сан-Карло, открытие которого состоялось 4 ноября 1737 года, в день рождения просвещенного монарха. Но о нем - в следующем очерке. Здесь же поведаем историю двух нововведений, на столетия определивших внутренний уклад города. Первое - знаменитая неаполитанская лотерея. Сама по себе лотерея появилась в Генуе в 1567 году. В городе происходили выборы сенаторов. Число их равнялось восьми: отсюда и произошло название: TOtto означает «восемь». Процедура «выборов» была проста: раскручивался барабан со 120 шарами, содержащими имена кандидатов - и из них вытягивали жребий, восемь новых сенаторов. Горожане делали ставки. Со временем власти Генуи додумались обложить игру налогом. В 1672 году вице-король Неаполя маркиз Асторга решил для пополнения казны устроить в городе первую королевскую лотерею, именовавшуюся «Бэнефичиата». Общая сумма выигрышей была заявлена в 15 тысяч дукатов. Это могли быть ювелирные украшения, картины, кружева, отрезы голландского полотна. О том, что к пяти тысячам выигрышных (черных) карточек было добавлено 95 тысяч пустых (белых) публику, естественно, не уведомили. В день проведения первой лотереи толпа едва не смела кордоны испанских солдат. Желание немедленно разбогатеть сводило людей с ума. Чтобы приобрести заветные карточки, неаполитанцы закладывали все свое имущество, разорялись, даже шли на убийство. Испанцы и не подозревали, какого джинна выпустили из бутылки. Они пытались запретить игру, вводили гигантские штрафы - до трех тысяч дукатов - тщетно.

Оптимальное решение вопроса удалось найти лишь в 1738 году - благодаря спору двух персонажей неаполитанского фольклора: короля Карла и священника Грегорио Мария Рокко. Благочестивый падре Рокко призывал короля окончательно запретить лотерею, чтобы не губить людские души пагубной страстью к азартным играм. Карл (не менее благочестивый, но при этом еще и практичный) не желал отказываться от столь лакомого источника пополнения казны. Остановились на золотой середине: лотерею разрешили в любые дни, кроме Рождественских праздников, когда порядочный католик должен предаваться мыслям о Господе. Неаполитанцы пожали плечами и стали играть дома, именно на Рождество. Так появилась «Ла Томбола» - игра, на Руси известная как лото.

Вторая история, связанная с королем Карлом и падре Рокко, касается проблемы городского освещения. Неаполь - как всякий большой город - кишел по ночам преступниками. Выходить на улицу одному без оружия было попросту опасно. Простым, но эффективным приемом преступного мира стала натянутая на небольшой высоте веревка. Неосторожный прохожий падал - и становился легкой добычей грабителей.

Чтобы сократить число преступлений, король Карл повелел установить на центральных улицах масляные фонари - но они были немедлен но перебиты. Тогда падре Рокко пришла в голову блестящая урбанистическая идея: он обошел жильцов ста- рого города и попросил их через каждые несколько домов пове- сить изображение Мадонны, либо одною из святых. А перед иконой зажечь на ночь лампадку. Иконы и лампады падре Рок-ко раздавал лично. Священник пользовался у горожан огромным авторитетом. Улицы Неаполя, наконец, осветились. Ведь самые отъявленные грабители в душе все равно оставались католиками - разбить лампадку перед иконой они не осмеливались.

В 1834-м (ровно тот год, когда Карл взошел на престол) в Неаполе родился Джон Дальберг, лорд Актон - будущий знаменитый английский историк и премьер-министр Неаполитанского королевства в годы Наполеоновских войн. Ему принадлежит широко известный афоризм: «Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно». Карл VII, похоже, может считаться едва ли не единственным исключением из этого удручающего правила. Вне сомнений, причина в том, что он попросту был хорошим, искренне верующим человеком. Но есть еще одно обстоятельство, помогающее понять загадку этой уникальной личности. На протяжении всей жизни Карла VII преследовал ужас перед «родовым недугом» Бурбонов - он страшился сойти с ума. Безумия не избежал ни его отец, Филипп V, ни старший брат Филипп. Психиатрии как науки в ту пору еще не было, не говоря о психоанализе. Единственным лекарством считались молитвы либо пиявки и иные кровопускания. Мудрый король решил, что лучшим щитом от безумия, которым чревата власть, может стать праведная трудовая жизнь. И оказался прав - к счастью как для себя, так и для своих подданных. Замечательный - но, к сожалению, дурно усвоенный потомками урок Века Просвещения.